Владимир Ефимович
ГРУМ-ГРЖИМАЙЛО
РУССКИЙ НАРОД
Я хочу конкретизировать, за что же я люблю русский народ. Какая черта его характера меня к нему привлекает, заставляет меня мириться с его недостатками, их не замечать или принять.
Я думаю, в годы революции особенно нужно и полезно себе отдать отчёт, что такое русский народ. Чего мы можем от него ждать? Надо поддержать искру веры в свой народ, если она действительно теплится. Надо утешить молодёжь, разочарованную в своём народе. Это обязанность нас, стариков, и от неё уклоняться не следует.
В 1925 году я ехал из Берлина на Ригу, в Москву. В купе 2 класса сидели, кроме меня, одна дама-немка и один немец. Они разговаривали между собой, и оказалось, что оба жили в России; оба как немецкие подданные были во время войны сосланы в Оренбургский край в немецкие колонии и оба переселились в русские башкирские сёла. Почему? Зачем из культурной обстановки близких по крови людей переселяться в какую-то Васильевку? Немка сказала мне следующее:
«Немцы – чёрствый, себялюбивый, эгоистичный народ. Когда нас прислали в их колонию, мы не могли найти по найму квартиру. Хотя в каждом немецком доме есть парадные комнаты. Нас вселили административным распоряжением. Заняв их, мы чувствовали каждую минуту, каждую секунду, что мы стесняем хозяев, что мы им в тягость, что нас терпят только по приказу начальства. Мы платили, щедро платили. Деньги они брали, но с нами не стеснялись и просили нас убираться. Наше моральное состояние было ужасно. Мы – бесправные пленники, оторванные от своих семей, от своего дела, сосланные в далёкую Башкирию. В сердцах немцев-колонистов для нас не нашлось жалости. Они обрадовались несказанно, когда мы уехали в Васильевку.
В Васильевке мы вселились в чистую половину самых зажиточных крестьян. Когда мы спрашивали, не стесняем ли мы хозяев, мы слышали одно: «Куда же вам деваться? Вы ни в чём не виноваты. Вы страдаете напрасно. Живите…»
Когда через три года мы уезжали из Васильевки, мы плакали. Плакали и хозяева. Мы жили среди русского народа, и мы его поняли».
То же подтвердил и другой немец, ушедший от колонистов, живший среди русских и среди башкир. «Удивительно, что башкиры и русские относились к нам одинаково хорошо. Но немцы-колонисты – народ без сердца! Заметьте. Обычай страны таков, что во время буранов вы имеете право заехать по пути в любой дом. Не пустить вас не могут. Но никто не заезжает к немцам-колонистам. Вас примут, вам дадут поесть, но всё так чёрство и холодно, что при первой возможности вы уедете к русским или башкирам. У этих людей есть сердце».
В самом деле, вспомните те жестокости немцев, которые были применены к мирным русским, оказавшимся в Германии в день объявления войны. Вот три примера.
Один русский студент Берлинского политехнического института имел неосторожность довериться уверениям берлинского посольства и выехал из Берлина вслед за ним. Его задержали на границе, послали, кажется, в Кёнигсберг и посадили в тёмную подземную тюрьму. Коридор освещался только во время разноса очень скудной пищи. В каждой камере был пол из металлических плиток, деревянный настил, умывальник и клозет. Но света не давали. Делалось всё ощупью в абсолютной темноте. Там его без допроса продержали полтора месяца. Я спросил его о его душевном состоянии. «Я находился в полудремоте. Часы и дни... Когда нас, чтобы мы не ослепли, подняли ночью на двор, я был так слаб, что не мог стоять. Мои товарищи тоже».
Рассказ профессора Пио-Ульского. Его поместили в сарай с нарами. «Мы лежали, плотно прижавшись, друг к другу. Со мной рядом был больной астмой старик, генерал-лейтенант 65-ти лет. Утром, в 6 часов, к нам входил немец-унтер и кричал: «Встать!». Генерал, мой сосед, не мог справиться с сердцем и сразу встать, за что получал палочные удары от немца. Я будил его до прихода немца, и он встречал немца, стоя у своего места. Немец был доволен».
Механик Надеждинского завода оказался пленным в Германии. Ему предложили работать в Бюро; он отказался. Его держали в тюрьме до тех пор, пока он не согласился. Когда он стал работать на немцев, его содержали сносно. Проработал три года.
Систематическая жестокость характерна для немцев. Россия отпускала на миллионы рублей пера, но слышали ли вы, чтобы в России ощипывали живых гусей? На это способны только немцы!
Помню один случай в Салде. Была весна, дороги испортились. У возчика руды (из Тагила) по дороге пала лошадь. Когда она была ещё жива, он топором отрубил ей хвост. Его товарищи по перевозке руды возмутились и донесли на него в волость. Его приговорили к очень строгому наказанию. Вся Салда об этом говорила. Загнать лошадь на работе – это была норма, несчастье и только. Но эта лишняя жестокость подняла на ноги весь завод.
Характерно отношение русских крестьян к нищим. Каждая хозяйка подаст нищему кусок хлеба. И это изо дня в день. Немцы сдают прокорм нищим это надо!
Просить «Христа ради» в сознании русского крестьянина не зазорно и не унизительно. Маргарита (Грум- Гржимайло Маргарита Владимировна (1896-1972), старшая дочьВ.Е. Грум-Гржимайло, врач, – прим. автора) не могла в 1926 году нигде купить хлеба в глухой деревне. «Попроси Христа ради, дадут!» Дали!
В городах мне встречались исправные крестьяне без гроша денег. «Вот грех какой, нет денег на билет или на хлеб, дай Христа ради!» – говорит бородач-крестьянин, говорит толково, рассудительно, не унижаясь! Он знает, что отдаст эти деньги Христа ради другому и таким образом с вами рассчитается.
Я не понимал этой философии, пока не наступил голодный год. Я ощутил особенно хорошее чувство, когда мне подавали милостыню из доброго чувства. «Когда? – спросите вы. – А разве те пудики муки, сухари, баночки мёда не были милостыней Владимиру Ефимовичу, когда-то сильному и богатому человеку, милостивому начальнику или профессору?»
Раньше я очень скупо подавал милостыню, сейчас мне стыдно пройти мимо нищего и не подать ему мелкую монету. Этот стыд ощущает, по-видимому, и всякая хозяйка, подающая кусок хлеба через окошко Христа ради.
Такое же отношение русских людей к заключённым в тюрьме, сосланным, каторжным, беглым, именуемым общим словом «несчастненькие». Ни тени ненависти, презрения или осуждения. ИИх преступление – дело их совести. Справедливый Судия в загробной жизни воздаст каждому по заслугам. Не наше дело судить.
Слова Христа: «Я был болен, я был в темнице и так далее» – вошли в плоть и кровь русского народа, и он «жалеет» всех этих несчастненьких, он «пожалел» немцев в Васильевке; он пожалел меня, когда я голодал. Эта жалость присуща народу. Она в нём не сдерживается эгоистическими расчётами.
Немцы – не донкихоты. Русские – почти всегда донкихоты, мечтатели, искатели вечной правды, вечной справедливости.
Я видел в Париже наших эмигрантов. Французы зовут их «Les malheureux» (несчастные (франц). Они тоскуют среди французов: «Ты всем в тягость, ты никому не нужен, ты чужой…» – вот их чувства и слова. Покидая Францию, они не заплачут, как плакали немцы в Васильевке, расставаясь со своими хозяевами- русскими после трёхлетней совместной жизни.
Лучшие колонизаторы – русские, говорит мир. Почему?
Почему в Париже меня зазвал к себе француз, бывший директор фабрики Э. Цинделя? Он и его жена говорили с восторгом о России и русских.
Почему в словах Ю.П. Гужона (Гужон Юлий Петрович (1854 или 1858-1918), член совета Российского взаимного страхового союза, директор товарищества Московского металлургического завода шёлковой мануфактуры) чувствовалась нотка презрения, когда он говорил о французах?
Почему мы также говорим о всех иностранцах?
Деньги! В душе иностранцев они занимают большое место. В русской душе – почти никакого или, во всяком случае, очень маленькое. Стремление к идеалу, иногда бессмысленному, но всё же стремление к нему – вот наш характер. А деньги? Русские непрактичны. Они выше денег, и деньги у них на втором плане.
Русские – лучшие колонизаторы в мире. Допускаете ли вы возможность где-нибудь на Кавказе или Туркестане нагонов для туземцев? Ресторанов с надписью «Вход цветным воспрещается»? Или надписи в ресторане Кельна во время оккупации его англичанами: «Вход немцам воспрещён?»
Раз страна перешла под скипетр русского царя, туземцы получают право русского гражданства не только де-юре, но и де-факто. Они полноправные граждане. И может ли быть иначе? Все преследования за национальность были правительственными мероприятиями, без почвы в народе.
Революция отторгала от России Литву, Польшу, Прибалтийские страны. Слышали ли вы жалобы на это? Нет! Жаловались только на захват русских земель: Белоруссии, Украины, Иван-города, р. Таза и Печёрского Монастыря, Бессарабии с хохлами. Это было несправедливо. А поляки, латыши, финны – пусть живут своей жизнью. Мы им навязываться не хотим. Как далеко это добродушие от настроения поляков, мечтающих о границах 1772 года, болгар, мечтающих о великой Болгарии, сербов – о великой Сербии, греков, румын и пр.
Ну а вопрос об Эльзе-Лотарингии? Французы упорно не хотят сделать Эльзас свободным наподобие Люксембурга. А ведь это помирило бы их с Германией.
Русский народ – великий народ. Он чувствует свою силу, не лезет к чужим, довольствуясь своим.
Говорят: русским народом может командовать каждый, это – раб. Это неверно. Буду говорить о себе и своих сотоварищах – управителях на Урале.
Существует мнение, что наши великие писатели-народники писали о русском народе, не зная его, писали его со своей прислуги. Так можно сказать и про меня, что я познакомился с русским народом только как управитель, державший всю власть над ними. Можно сказать, что я слушал только льстецов и с них пишу портрет русского народа. Это неверно. Среди моих товарищей, уральских инженеров, я встретил гораздо больше врагов уральских мастеровых, чем друзей, хорошо о них говорящих. Почему? Когда вы живёте среди тысячи людей одного селения, связанных родственными, соседскими и всякими другими отношениями, смотрящих на вас, как на присланного властями пришельца в «их завод», то сила не на вашей стороне. При внешнем послушании и лести вам всегда сумеют показать враждебное, презрительное к вам отношение.
Самое простое средство – исполнить ваше приказание, сделанное опрометчиво. В результате, конечно, авария. Когда она случится, разговор такого сорта: «Оно, конечно, это делать было нельзя, да мы народ тёмный... Вы учёные, вы лучше знаете! А только это ведь не в первый раз, тогда-то и тогда-то были такие же поломки, потому что отдавали приказание такие же, как вы». И с видом дурачка отчитают вас.
Помню, случилась такая история. Авария была так крупна, что на разбор её причин пришёл управитель К.П. Поленов (Поленов Константин Павлович (1835-1908), управитель Нижнесалдинского (1864-1901) и Верхнесалдинского (1864-1897) заводов). Он обращается к машинисту:
– Как ты мог это сделать? Ведь ты знал, что будет взрыв. Почему же ты не предупредил механика?
– Да видишь, Константин Павлович, как дело было: я, конечно, знал, что так делать нельзя, и старался ему объяснить, а он не понимает, а приказывает. Знаешь, какой он бестолковый! Ну, я и не мог ему объяснить.
Каково положение механика, стоящего здесь же, около этого дитяти природы? Прикинутся дурачком и наговорят приятных вещей– это тактика кержаков. Сваляют дурака и сами за спиной хохочут! И это сотни людей, как один.
Когда я приехал в Нижнюю Салду, у моего помощника А.П. Ларионова в доме выбили стёкла. Это – первое предупреждение. Второе – остригут у лошади хвост. Третье – побьют, подкараулив ночью.
Через несколько дней в прокатной фабрике не нашли рельсы. Профиль был неудовлетворителен. Токарь перетачивал валы, я стоял и дожидался результатов. Около меня стоял старик-мастер, и мы говорили кое о чём. Я вспомнил случай с разбитыми окнами и говорю мастеру:
– Что это за свинство! У Анатолия Прокопьевича разбили стёкла. Перепугали детей.
Мастер заступился и сказал:
– Значит, заслужил.
– Как заслужил? Вот я сейчас пойду домой, а где-нибудь из-за угла на меня нападёт рабочий и даст затрещину или огреет палкой!
– Нет, Владимир Ефимович, тебя не тронут. Ты здесь всего три месяца, а мы человека видим. Тебя не тронут!
– Как не тронут? Приходится людей ругать, посылать гулять (гулевые дни – нерабочие, неоплачиваемые),
сбавлять подрядные платы. Мало ли людей, которые почему-либо на меня сердятся.
– Нет, ты не бойся! Тебя не тронут. Ты дело знаешь, справедлив, а если в сердцах и обругаешь, то отходчив. Приди к тебе через час-другой, ты спокойно выслушаешь и сделаешь по справедливости. А Анатолию Прокопьевичу скажи, чтобы он издёвки над людьми бросил, иначе худо будет.
Я тебе сейчас один случай расскажу. Был у нас писарёк. Когда ни придёшь, в ответ: «Погоди, в другой раз, нужны какие-то справки…» Издевается человек над нами. И, конечно, решили его побить. Но он знал это – берёгся. Встретить его не удавалось. Однажды ночью шёл он у котлов № 1. Навстречу ему наш парень, но из другого цеха. Осмотрелся кругом, никого нет, место глухое. Бросился на писарька, а тот его узнал и кричит ему: «Иван, да ты не нашего цеха, за что меня бьёшь?!» А парень остановился и говорит: «Вот что, друг, ты свою повадку издеваться над людьми брось. Мы всем заводом решили тебя убрать. Убьют тебя, верно слово!»
Отпустил его с миром. Шёлковый после этого стал писарёк. Увидел, что шутки эти надо оставить.
То же будет с Анатолием Прокопьевичем. А тебя не тронут.
И действительно, никаких неприятностей со мной не было. Как учитель в классе, так и заведующий цехом ежечасно чувствует отношение к себе рабочих. Трусость перед рабочими управителя и заведующих цехами ставит их в преглупое положение. Большинство теряет к трусу уважение, хулиганы иногда просто издеваются и добиваются свободы безобразничать.
До какой степени наглеют рабочие в этих случаях – видно из примера, бывшего с моим предшественником, управителем Верхнесалдинского завода Н.И. Алексеевым (Алексеев Николай Иванович (1836-1897), инженер, служил на Нижнесалдинском заводе, в 1878 году назначен управителем Верхнесалдинского завода. Был женат на дочери пом. управляющего заводами Я.С. Колногорова. С 1878 года М.Я. Алексеева с детьми жила в Екатеринбурге, став гражданской женой Д.Н. Мамина-Сибиряка – прим. автора). Рабочий за пьянство был уволен с генераторов. Он пришёл на завод с просьбой об обратном приёме и подошёл к Николаю Ивановичу в глухом месте. Когда Алексеев ему отказал, он схватил его за шиворот и стал грозить, что его убьёт. Он был принят!
Я получил после Н.И. Алексеева очень тяжёлое наследство. Дисциплину удалось установить только через пять лет!
Трусость – причина бегства многих инженеров с заводов. Многие инженеры не трусы, но не расстаются с револьвером. Я лично никогда револьвера не носил, даже в 1905 году. Владельцы прислали мне в 1905 году щит в виде портфеля и панцирь. Я их отправил обратно, сказав, что если рабочие пронюхают, что я их боюсь, то меня перестанут уважать и, конечно, убьют.
Моя смелость всегда импонировала рабочим. В 1905 году группа самых отчаянных алапаевцев-горнорабочих окружила меня и стала требовать открытия работ, чего нельзя было сделать ввиду громадных запасов руды и трудностей учёта наших векселей в банках. После долгих препирательств, на мой решительный отказ горнорабочим пришлось согласиться, а один из них, очень экспансивный человек, заявил:
«Ну, нечего делать. Нельзя так нельзя. Только скажи, Владимир Ефимович, как ты нас не боишься?
Смотри, кругом тебя плотным кольцом стоят сто человек. Ведь тюкнут тебя по темечку и разбегутся, никакой суд ничего не найдёт...»
Я совершенно искренне рассмеялся и ответил, что я их не боюсь, ибо никогда ничего злого для них не делал, моя совесть чиста перед Богом и перед ними. Мой искренний смех, мой ответ так понравился, что один из рабочих сказал: «Ну и молодчина у нас управляющий! Ничего не бойся, ничего тебе не сделаем».
Пишу я всё это для того, чтобы мои читатели не думали, что я сужу о русском народе только по окружавшим меня льстецам. Льстецов было много, но и Н.А. Иосса (Иосса Николай Александрович (1845-1916), горный деятель, металлург. Профессор Петербургского горного института, директор Горного департамента. Член Уральского общества любителей естествознания) как-то мне сказал крылатое слово на каком-то юбилее, где льстили юбиляру: «Лесть в большом количестве – вещь нестерпимая!»
Так и лесть в заводах. Она очень дёшево оценивается заводскими людьми, кроме горе-ининженеров, для которых она редкость.
Управитель завода и рабочие на Урале – это две силы, плотно прилегающие друг к другу. В острые периоды, например, в 1905 году, управитель был укротителем в клетке львов. Люди сдерживались только авторитетом администратора. Мой помощник А.П. Циллиакус говорил мне, что выдержал шестимесячную забастовку в Миньярском заводе. Управляющий А.И. Умов готов был уступить вздорным требованиям рабочих. Он выдержал забастовку и путём улучшения работы прокатной фабрики после забастовки поднял выработку её в полтора раза и доказал рабочим вздорность их претензий. Вот та железная рука, которою держит хороший управитель свой завод.
Любят ли русские таких управителей? Любят и не забывают.
Русского человека считают часто рабом. Другие считают прирождённым анархистом. Ни то, ни другое. Русский человек идеалист. Неграмотный тёмный человек, непонимающий слова «идеал», – идеалист по своей природе. Только подходя к русскому человеку с этой стороны, мы начинаем его понимать.
Вот яркие примеры.
Когда я пускал новую прокатную фабрику в Нижней Салде, для пуска машины был выписан старший монтёр фирмы «Эрхардт и Зиммер». Машина была собрана нами, и сборка её удостоилась самой лестной аттестации этого монтёра. Вдруг он заявил, что требует увольнения моего главного машиниста Степана Фёдоровича Коновалова.
Дело обстояло так. На регуляторе стоял немец и заставлял машину работать вперёд и назад. С.Ф. Коновалов был за масленщика, обходил машину и прислушивался к шумам в золотниках (накладка с гирей на трубке паровика, откуда выходит излишне поднятый пар – прим. автора) и цилиндрах. Вдруг ему показалось, что в золотнике что-то пощёлкивает. Он крикнул немца. Немец или не слышал, или не понял и продолжал работать. С.Ф. Коновалов бросился к машине и её остановил, вырвав регулятор из рук немца. Я долго разъяснял немцу, что ему не на что обижаться. Что С.Ф. Коновалов поступил правильно, ибо думал предупредить катастрофу. Немец говорил одно: «Я старший, это нарушения дисциплины, я уезжаю в Германию».
Я подал руку Степану Фёдоровичу в присутствии немца и сказал ему: «Ну, Степан Фёдорович, делать нечего, становись на другую работу, пока господин NN здесь. Потом ты встанешь на своё место старшего машиниста при машине».
Немец был озадачен: «Не понимаю! Не понимаю! У нас в Германии не так, в России нет дисциплины. Без дисциплины нельзя…»
Да, с точки зрения европейца, дисциплина у нас странная. Отдашь приказание сделать так-то. Прихотак, а по моему мнению, надо сделать иначе». Почему? Да потому и потому. Иногда соглашаешься, другой раз скажешь: «Чучело ты, чучело! Ничего-то ты не понимаешь», – и объяснишь ему эту ошибку.
Бывало и так, что за невозможность предупредить, что, по мнению мастера, нужно сделать иначе, он делает на свой страх по-своему. За это мы никогда не бранили, а часто хвалили. Мы служили одному делу и ценили такое участливое отношение исполнителей наших приказаний. Вот наша дисциплина. В заводах Петербурга и Юга, выросших на заграничных порядках, мастер не смеет поправить начальство, хотя и видит ошибку. Служа в СПб, я не мог никак к этому привыкнуть.
В какой-то мере такое участие мастеров в распоряжении работами было обычным на Урале делом. Это видно из анекдота, которым дразнили помощника управителя Нейво- Шайтанского завода Н.П. Глухих. Как- то распоряжение уставщика не было исполнено мастером. На выговор Н.П. тот и скажи ему: «Ваш уставщик дела не знает, а распоряжается». Вскипел Н.П., да и заорал: «Палку поставлю и ту слушаться заставлю!» Долго его дразнили этой палкой.
Понятие о немецкой дисциплине старались привить русскому человеку во времена Николая I. Как-то мой дед на непослушание своего сына Николая сказал ему тоном убеждения: «Ты помни, что я, прежде всего, генерал, а потом тебе отец; а ты – кадет, потом мой сын!» Довод какого-то генерала: «Я умнее его по Высочайшему повелению» – долго передавался из уст в уста.
Да, русский человек стремится к идеалу. Ничто не противоречит так русскому духу, как французская поговорка «лучшее враг хорошего». Мы неправильно стремимся к идеалу. Неумно, глупо, делая тысячи ошибок, но мы ищем лучшее и лучшее.
Хорошо это или дурно? И хорошо, и дурно.
Я ехал как-то с Н.Т. Беляевым, преподавателем Артиллерийской академии, и мы разговорились о постановке преподавания в Артиллерийской академии и в Политехническом институте.
Офицеры-артиллеристы получают жалование, но обязаны во всё время пребывания в Академии удовлетворительно сдавать репетицию за репетицией. Это – школьники, идущие в шорах под угрозой отчисления в батарею. Результат: все 100 процентов оканчивают обучение в срок; предметы усваиваются в большом объёме, но не глубоко.
У нас в Политехническом институте – полная, развращающая слабые характеры свобода. Предметная система, т.е. призыв к добросовестному изучению предмета, полная свобода углубляться в интересующий студента предмет, до научных изысканий включительно. В общем, воспитание воли, умения заставить себя работать и найти наслаждение в работе. Результат: курс затягивается до семи и более лет; заканчивают едва 20 процентов поступающих. Слабовольные студенты курса не кончают, набравшись энергии и характера за потерянные годы.
Конечный результат: окончившие Политехнический институт выходят инженерами, во-первых, с характером, во-вторых, умеющими самостоятельно работать, в-третьих, знающие предмет глубоко, то есть воспитываются настоящие будущие руководители заводов. Из офицеров-артиллеристов выходят хорошие чиновники – и только.
Спорили мы с Беляевым, спорили, каждый остался при своём мнении. Немецкая школа натаскивает инженеров. Заканчивающий инженер знает «Хютте» (заводское дело (нем.) и умеет им пользоваться – вот и весь его багаж. Это ни в коей мере не учёный философ-химик, механик, или математик. На помощь немцам приходит порядочность уклада немецкой жизни.
Лучше поставлена французская школа. Все французы хорошо знают математику, но не увлекаются теоретическим знанием.
Русские – идеалисты, увлекаются общим развитием, теорией знания, готовят в вузах профессоров, учёных, хозяев крупных дел, больших инженеров, создавая по пути массу неудачников. Заканчивают высшее образование единицы.
Не следует ли нам пойти по пути Артиллерийской академии и немцев? Как русский, как идеалист я говорю: нет и нет! Будем готовить аристократов мысли. Прочь мещанскую немецкую науку, долой порядки Артиллерийской академии! Русская система стоит дорого людьми и деньгами. Пусть – мы для этого достаточно сильны и богаты.
Расскажу две истории о студентах-идеалистах. Студент Александровский прочёл у Родтенбахера афоризм: «We ein Krahm bauen kann – alles bauen kann» («Кто может построить кран – может построить всё» (нем.) и задумал посему изучить всё, что написано о кранах, и создать руководство проектирования кранов. Запустил занятия, работал три года, за свой счёт литографировал громадный том в сто листов, в 20 экземплярах, и не кончил курса. Конечно, это психоз, но характерный психоз.
Студент Петкин решил сделать дипломный проект, каких не бывало. Сделал прекрасный проект, но накануне его защиты – его сжёг. Три года не мог он приняться за другой и перебивался уроками. Мои уговоры как декана выступить на защиту одной третьей части проекта, сохранившейся у профессора Верещагина, не действовали на него. Мы собрались, трое профессоров: Верещагин, Павлов и я, составили акт в его присутствии о защите им проекта и даровали ему звание инженера. Был сделан подлог, чтобы спасти человека. Он служил и хорошо служил начальником технического бюро в Липецке.
Это – две жертвы нашей русской системы воспитания инженеров в Санкт-Петербургском политехническом институте!
Во время революции мы решили всему народу дать образование. Университеты и политехнические институты были открыты во всех городах России, даже на заводах. Великий Устюг тоже открыл у себя университет!
А женское равноправие и образование! Ломая все уклады жизни, мы идём вперёд мира.
А новое воспитание детей, создающее хулиганов и беспризорников!
А новая семья с её разводами, алиментами, ужасами и преступлениями! Погоня за идеалами – глупая, необдуманная и часто преступная. Но мы гонимся за химерой общего счастья.
Успехи большевиков также находят своё объяснение в идеализме русского народа. Берега кисельные, реки медовые, общее благо! Долой эксплуататоров! Общее равенство и блаженство!
Всем нациям свойственен идеализм, но русским его отпущено в избытке. В этом его несчастье и счастье в то же время.
В чём несчастье? Гончаров в «Обрыве» нарисовал нам два типа девушек: Марфинька и Вера. Вера прошла тяжёлый путь испытаний, пока не встала на путь серьёзной женщины, а нас бесконечно влечёт к Марфиньке. Евангелические Марфа и Мария: жизнь строится с Марфой, а нас влечёт к Марии.
Как хорошо за границей! Какой порядок у немцев! А нас тянет в хаос и беспорядок России. Почему?
Тянет в Россию не только русских, но и иностранцев, которые легко мирятся с потерей своей культурной родины. Погоня за идеалом – значит, пренебрежение выгодами и нуждами момента. Значит – бедность, беспорядочность, потеря синицы в мечтах о журавле. Отсюда отсутствие денег в стране, небрежное отношение к обязанностям, общее понижение культуры повседневной жизни. Медленность темпа культурных продвижений, отсталость и передача в руки других наций промышленности и торговли.
Мы со всем этим миримся, ибо мы идеалисты. Идеализм так привлекателен, что инородцы легко русеют. Дети немцев и французов говорят охотнее по-русски, их родители не возвращаются в Европу.
Идеализм русских не бесплоден. Мы создали первоклассную литературу; не многие народы могут похвастаться таковой. Мы создали первоклассную живопись. Русская музыка идёт впереди мира. Художественный театр превпревзошёл Comedie Fransaise в Париже.
Русская наука… Пока мы не можем ею хвастать, но дело только в начале, мы ещё себя покажем.
Наш идеализм, неудовлетворённость обыденностью свидетельствуют о нашей молодости как нации. Практичность, расчётливость, эгоизм, сухость, аккуратность, погоня за деньгами, удобствами, комфортом, спокойствием – все эти добродетели, которых нам не хватает, – суть свойства души стариков.
Порывистость, увлечение и разочарование, огромная напряжённость работы и смена увлечения апатией и ленью, не такова ли молодость?
Мы привыкли к нашей неустроенной жизни, и Бисмарк был прав, когда говорил, что весь русский народ – в слове «ничего». Мы легко миримся с недостатками и лишениями жизни, имея всегда впереди мечту, цель, подвиг. Нет подвига, нет цели – и русский человек опускается. На сцену являются карты, водка, лодырничество.
Лёгкость, с какою русский человек опускается, у многих вселяет мысль, что русский народ сгнил, не достигши зрелости. Герои Чехова как будто это подтверждают. Но это сугубо неверно.
В развитии русского народа произошла ошибка, расслоение народа на два класса. Высший класс, воспитанный иностранцами-гувернёрами, и масса крепостного народа, освобождение коего запоздало на сто лет. Отсюда наша народническая либеральная литература, идеализировавшая бедного мужичка и заклеймившая весь торгово-промышленный класс, как Колупаевых и Разуваевых. Таким образом из нации была выбита основа здоровой деятельности, заклеймённой презрением «общества». За примерами ходить недалеко.
Я встретился через три года по окончании курса Горного института со своим товарищем по институту, очень неглупым человеком – Варенцевым. На его вопрос, что я делаю, я сказал, что служу в Нижнесалдинском рельсовом заводе Демидова.
«И охота Вам служить приказчиком Демидова, пятаки у рабочих высчитывать!» Я был искренне поражён и спрашиваю: «Что же делаете вы?» – «Я служу русскому народу!»
Он состоял чиновником особых поручений при каком-то высоком учреждении Министерства финансов.
Мой родной брат никогда не мог примириться с тем, что я считаю работу в промышленности более нужной и важной, чем чиновничество. И до сих пор русские люди не могут себе представить, что заводская работа полна поэзии, увлечения, идеалов. Фабрика им представляется прессом для выжимания пота из рабочих. На этом основана вся теория классовой борьбы. Теория вздорная во всей своей сущности, ибо никакой такой борьбы быть не должно.
Фабрикант в современной фабрике совсем не заинтересован в ущемлении рабочих, в понижении им платы. Идеал современного заводчика – минимум людей высокой оплаты за высокую квалификацию. Механизация производства избавляет нас от заботы о дешёвой мускульной силе. Большевизм – вера отсталых от техники людей.
При современной технической постановке, промышленность является объектом глубоких теоретических и творческих знаний. В такой промышленности русский идеализм, мечтательность найдут своё место, и герои Чехова сами собой умрут. При проектировании заводских устройств мы особенно ценим людей с хорошо развитым воображением. Вот почему я не считаю наш идеализм препятствием к занятию русскими почётного места среди народов мира. Это подтверждают наши эмигранты. Первым строителем мостов в США состоит профессор Киевского политехнического института военный инженер Моисеев; инженер Сикорский – строитель аэропланов большой мощности в США; Бахметьев – директор Панамского канала…
На смену блестящего периода расцвета поэзии, художества, музыки в России начнётся эра научных открытий, эра промышленных достижений. Нация выздоровеет от того психического заболевания «чеховщиной», которое разрешилось революцией. Вместе с нею воскреснет русская энергия и дух инициативы, заглохшие в 19 веке.
В этом отношении власть большевиков будет иметь решающее значение. Подавляя частную инициативу в крестьянах (борьба с кулачеством), торговле и промышленности (борьба с частниками), большевики подчёркивают в народе ценность этой инициативы, почётность быть таким инициатором, уважение к людям, способным быть инициаторами, и после смены их власти Россия переживёт эру подъёма инициативы. Ибо по природе народ, дошедший от Москвы до мыса Дежнёва и до Сан-Франциско, нельзя упрекнуть в оотсутствии смелости и инициативы.
Крепостное право, французское образование, бесконечные войны 19 века временно понизили в русских дух инициативы, но рассвет не за горами. И тогда нам не страшен запад, не страшны иностранцы и их стремление сделать из русских цветную нацию, а из России – свою колонию. Мы найдём своё место под солнцем. Мы найдём в себе достаточно силы и энергии, чтобы проводить свои идеальные порывы в жизнь, не погрязая в её мелочах, оставаясь тем же сердечным народом, каковым мы были в тяжёлое время пережитого нами упадка.
Служа в заводах, будучи профессором, заведующим металлургическим бюро, я всегда преуспевал. Доброхотов называет меня талантливейшим эксплуататором. По внешности – я всегда почти ничего не делающий лентяй. Мой брат Дмитрий, когда гостил у меня в Салде, через две-три недели говорил мне: «Ты работаешь как вол, я этого не вижу!»
Через три месяца, уезжая от меня, он сказал: «Я понял тебя: ты всегда думаешь о своём заводе; ты думаешь только о заводе, у тебя нет другой жизни, кроме твоего завода; вот такова твоя работа».
И он был прав. Ньютон сказал: «Гений есть терпение мысли»… Я обладаю этим терпением думать о каком-либо предмете непрерывно и глубоко. Но этого мало, я только мыслитель, вернее, мечтатель. Я не люблю читать, то есть коллекционировать чужие мысли. Для этого у меня в голове не хватает места.
Каждая новая мысль приводит в движение мою мыслительную машину, пока эта мысль не сделается моей. Пока я не выжму из неё всех полезных для меня следствий.
«Голова – не складочное место, – говорил Н.А. Иосса. Это особенно приложимо ко мне. Мой запас фактов, цифр – ничтожен. Как идеалист я подхожу к каждому предмету с идеальной стороны, и в этом сила моих доводов. При споре двух сторон, сторона, берущая более высокий идеал, тем труднее оспаривается, чем выше её идеал. С моей стороны, это не тактика, не метод спора, этой мой характер, метод мыслить. Мой идеализм заражает окружающих, будь ли это мои помощники, студенты или рабочие.
Я совершенно не делаю различия, с кем я говорю. Я стараюсь своего собеседника поставить на свою точку зрения, заразить своим энтузиазмом, и вот мой помощник готов. Он начинает работать; его малейший успех – мой успех, я радуюсь его радости, горюю его горестью и хвалю его, как хвалю себя. И человек лезет из кожи, чтобы достигнуть результата.
Люди, отдающие сухие приказания, не могут иметь успеха в России. Для этого русский народ недостаточно дисциплинирован. Объясни русскому рабочему цель, к которой ты стремишься, и в русском работнике ты найдёшь помощника-энтузиаста. Вот так я работал в Салдах. Мои служащие, мастера всегда знали, что я думаю, что делаю, к чему стремлюсь, чем огорчаюсь и что меня радует.
Очень часто они спорили со мной, не соглашались, я никогда не гнушался с ними спорить, их убеждать, разрешал им делать по-своему и объяснял им невыгоды их метода работы. Вот секрет моей громадной популярности в заводах. Я возвышал мастера до себя. Я присоединял его к своим успехам. И вместе с тем он видел во мне только идеалиста, не извлекающего никакой личной пользы из своей и его работы.
Между мной и моими помощниками, без различия, были ли это профессора, инженеры, студенты, служащие или рабочие, устанавливались связи сотрудничества на общую пользу. Я никогда не ревновал своих помощников и отдавал им должное.
Такое общение с самыми низами общественной лестницы открыло мне тайны русской души. В русском рабочем я встретил того же идеалиста, того же энтузиаста, того же бессребреника, каков я сам, и полюбил его всем сердцем.
Когда меня встречали со слезами радости на глазах мои бывшие сотрудники, я знал, что это говорила не лесть, а говорило сердце. Те пудики муки, которые мне дарили, шли из глубин сердца моих бывших подчинённых. Вот почему мне радостно было их принимать. Они говорили о золотом сердце русского народа.
Золото, золото – сердце народное!
Я умру с верой в русский народ, который я знаю, знаю не на словах, а на деле.
***
Мне вспоминается горничная Поленовых Матрёша. Красавица-хохлушка 17-ти лет. Управитель Верхнесалдинского завода Н.И. Алексеев взял её горничной, обольстил и сделал ей ребёнка. Матрёша утопала в роскоши, но в один прекрасный день она завязала свои вещи в узел и ушла в горничные к Поленовым. Почему – не знаю, но Н.И. Алексеев был ею вычеркнут из списка живых, хотя они, конечно, встречались у Поленовых.
В ухаживателях, женихах у Матрёши отбоя не было. Красавица, умница, весёлая хохотунья, бойкая, ловкая, мастерица на все руки, прекрасная швея, стряпуха, идеальная горничная, она привлекала взоры всех и каждого. Но вела она себя безукоризненно. На все ухаживания отвечала смехом да и только.
Стукнуло ей тридцать лет, и вдруг с Матрёшей что-то сделалось. Матрёша ушла в лес к какому-то старцу и неожиданно вышла замуж за самого замухрышку, писарька Шалаева. Он оказался человеком импотентным и начал пить. На Матрёшу свалился глупый, пьяный, жалкий, импотентный муж, который начал её бить под пьяную руку.
Матрёша отправилась по святым местам, поехала в Иерусалим, пустилась в религиозность, но мужа не бросает.
– За мной грех послал мне Бог такое наказание, – говорит она и плачет. И плачет, и смеётся – Жалок он мне! Авось когда-нибудь умрёт!
– Брось его, Матрёша! – говорили мы не раз ей.
– Жалко. Без меня он как малое дитя. Нет уж, такова моя доля!
Подумайте о Матрёше, и на вашей душе станет спокойно и радостно, и вы не станете бояться за народ, дочерью которого она родилась.
Источник: «Городской вестник плюс» №1 /7 января 2016 года. С. 8-11/
Write a comment
Юрий Слобцов (Tuesday, 12 January 2016 00:48)
Да... Задумаешься поневоле... Давно не попадалось ничего подобного. Читаю, возвращаюсь, снова читаю. С чем-то сразу соглашаюсь, о чём-то можно поспорить. Русские - не просто этнос, а ещё и состояние души этого народа, возникшего по причине различных факторов. Это и зона рискованного земледелия, и пограничная зона, разделяющая европейскую и азиатскую культуры, и постоянное сопротивление экспансии той и другой культур.В этом ''плавильном котле'' и зародилась душа великорусского народа. С лава Богу, что я русский!