Грум - Гржимайло о русских

сбавлять подрядные платы. Мало ли людей, которые почему-ли­бо на меня сердятся.

– Нет, ты не бойся! Тебя не тронут. Ты дело знаешь, справедлив, а если в сердцах и обругаешь, то отход­чив. Приди к тебе через час-другой, ты спокойно выслушаешь и сдела­ешь по справедливости. А Анато­лию Прокопьевичу скажи, чтобы он издёвки над людьми бросил, иначе худо будет.

Я тебе сейчас один случай рас­скажу. Был у нас писарёк. Когда ни придёшь, в ответ: «Погоди, в другой раз, нужны какие-то справки…» Из­девается человек над нами. И, ко­нечно, решили его побить. Но он знал это – берёгся. Встретить его не удавалось. Однажды ночью шёл он у котлов № 1. Навстречу ему наш па­рень, но из другого цеха. Осмотрел­ся кругом, никого нет, место глухое. Бросился на писарька, а тот его уз­нал и кричит ему: «Иван, да ты не на­шего цеха, за что меня бьёшь?!» А парень остановился и говорит: «Вот что, друг, ты свою повадку издевать­ся над людьми брось. Мы всем заво­дом решили тебя убрать. Убьют тебя, верно слово!»

Отпустил его с миром. Шёлковый после этого стал писарёк. Увидел, что шутки эти надо оставить.

То же будет с Анатолием Проко­пьевичем. А тебя не тронут.

И действительно, никаких непри­ятностей со мной не было. Как учи­тель в классе, так и заведующий це­хом ежечасно чувствует отношение к себе рабочих. Трусость перед ра­бочими управителя и заведующих цехами ставит их в преглупое поло­жение. Большинство теряет к трусу уважение, хулиганы иногда просто издеваются и добиваются свободы безобразничать.

До какой степени наглеют рабочие в этих случаях – видно из примера, бывшего с моим предшественником, управителем Верхнесалдинского за­вода Н.И. Алексеевым (Алексеев Николай Иванович (1836-1897), ин­женер, служил на Нижнесалдинском заводе, в 1878 году назначен упра­вителем Верхнесалдинского завода. Был женат на дочери пом. управля­ющего заводами Я.С. Колногорова. С 1878 года М.Я. Алексеева с деть­ми жила в Екатеринбурге, став гражданской женой Д.Н. Мамина-Си­биряка – прим. автора). Рабочий за пьянство был уволен с генераторов. Он пришёл на завод с просьбой об обратном приёме и подошёл к Нико­лаю Ивановичу в глухом месте. Ког­да Алексеев ему отказал, он схватил его за шиворот и стал грозить, что его убьёт. Он был принят!

Я получил после Н.И. Алексеева очень тяжёлое наследство. Дисци­плину удалось установить только че­рез пять лет!

Трусость – причина бегства мно­гих инженеров с заводов. Мно­гие инженеры не трусы, но не рас­стаются с револьвером. Я лично никогда револьвера не носил, даже в 1905 году. Владельцы прислали мне в 1905 году щит в виде портфе­ля и панцирь. Я их отправил обратно, сказав, что если рабочие пронюхают, что я их боюсь, то меня перестанут уважать и, конечно, убьют.

Моя смелость всегда импониро­вала рабочим. В 1905 году группа самых отчаянных алапаевцев-горно­рабочих окружила меня и стала тре­бовать открытия работ, чего нельзя было сделать ввиду громадных за­пасов руды и трудностей учёта на­ших векселей в банках. После долгих препирательств, на мой решитель­ный отказ горнорабочим пришлось согласиться, а один из них, очень экспансивный человек, заявил:

«Ну, нечего делать. Нельзя так нельзя. Только скажи, Владимир Ефимович, как ты нас не боишься?

Смотри, кругом тебя плотным коль­цом стоят сто человек. Ведь тюкнут тебя по темечку и разбегутся, ника­кой суд ничего не найдёт...»

Я совершенно искренне рассме­ялся и ответил, что я их не боюсь, ибо никогда ничего злого для них не делал, моя совесть чиста перед Богом и перед ними. Мой искренний смех, мой ответ так понравился, что один из рабочих сказал: «Ну и мо­лодчина у нас управляющий! Ничего не бойся, ничего тебе не сделаем».

Пишу я всё это для того, что­бы мои читатели не думали, что я сужу о русском народе толь­ко по окружавшим меня льстецам. Льстецов было много, но и Н.А. Иос­са (Иосса Николай Александрович (1845-1916), горный деятель, ме­таллург. Профессор Петербург­ского горного института, дирек­тор Горного департамента. Член Уральского общества любителей естествознания) как-то мне сказал крылатое слово на каком-то юбилее, где льстили юбиляру: «Лесть в боль­шом количестве – вещь нестерпи­мая!»

Так и лесть в заводах. Она очень дёшево оценивается заводскими людьми, кроме горе-ининженеров, для которых она редкость.

Управитель завода и рабочие на Урале – это две силы, плотно приле­гающие друг к другу. В острые пери­оды, например, в 1905 году, управи­тель был укротителем в клетке львов. Люди сдерживались только автори­тетом администратора. Мой помощ­ник А.П. Циллиакус говорил мне, что выдержал шестимесячную забастов­ку в Миньярском заводе. Управля­ющий А.И. Умов готов был уступить вздорным требованиям рабочих. Он выдержал забастовку и путём улуч­шения работы прокатной фабрики после забастовки поднял выработку её в полтора раза и доказал рабочим вздорность их претензий. Вот та же­лезная рука, которою держит хоро­ший управитель свой завод.

Любят ли русские таких управите­лей? Любят и не забывают.

Русского человека считают ча­сто рабом. Другие считают прирождённым анархистом. Ни то, ни другое. Русский человек идеа­лист. Неграмотный тёмный человек, непонимающий слова «идеал», – идеалист по своей природе. Только подходя к русскому человеку с этой стороны, мы начинаем его понимать.

Вот яркие примеры.

Когда я пускал новую прокатную фабрику в Нижней Салде, для пу­ска машины был выписан старший монтёр фирмы «Эрхардт и Зиммер». Машина была собрана нами, и сбор­ка её удостоилась самой лестной ат­тестации этого монтёра. Вдруг он за­явил, что требует увольнения моего главного машиниста Степана Фёдо­ровича Коновалова.

Дело обстояло так. На регулято­ре стоял немец и заставлял машину работать вперёд и назад. С.Ф. Коно­валов был за масленщика, обходил машину и прислушивался к шумам в золотниках (накладка с гирей на трубке паровика, откуда выходит из­лишне поднятый пар – прим. автора) и цилиндрах. Вдруг ему показалось, что в золотнике что-то пощёлкива­ет. Он крикнул немца. Немец или не слышал, или не понял и продол­жал работать. С.Ф. Коновалов бросился к машине и её остановил, вы­рвав регулятор из рук немца. Я долго разъяснял немцу, что ему не на что обижаться. Что С.Ф. Коновалов по­ступил правильно, ибо думал преду­предить катастрофу. Немец говорил одно: «Я старший, это нарушения дисциплины, я уезжаю в Германию».

Я подал руку Степану Фёдоро­вичу в присутствии немца и сказал ему: «Ну, Степан Фёдорович, делать нечего, становись на другую работу, пока господин NN здесь. Потом ты встанешь на своё место старшего машиниста при машине».

Немец был озадачен: «Не пони­маю! Не понимаю! У нас в Германии не так, в России нет дисциплины. Без дисциплины нельзя…»

Да, с точки зрения европейца, дисциплина у нас странная. Отдашь приказание сделать так-то. Прихо­так, а по моему мнению, надо сде­лать иначе». Почему? Да потому и потому. Иногда соглашаешься, дру­гой раз скажешь: «Чучело ты, чуче­ло! Ничего-то ты не понимаешь», – и объяснишь ему эту ошибку.

Бывало и так, что за невозмож­ность предупредить, что, по мнению мастера, нужно сделать иначе, он делает на свой страх по-своему. За это мы никогда не бранили, а часто хвалили. Мы служили одному делу и ценили такое участливое отношение исполнителей наших приказаний. Вот наша дисциплина. В заводах Пе­тербурга и Юга, выросших на загра­ничных порядках, мастер не смеет поправить начальство, хотя и видит ошибку. Служа в СПб, я не мог никак к этому привыкнуть.

В какой-то мере такое участие мастеров в распоряжении работами было обычным на Урале делом. Это видно из анекдота, которым дразни­ли помощника управителя Нейво- Шайтанского завода Н.П. Глухих. Как- то распоряжение уставщика не было исполнено мастером. На выговор Н.П. тот и скажи ему: «Ваш устав­щик дела не знает, а распоряжается». Вскипел Н.П., да и заорал: «Палку по­ставлю и ту слушаться заставлю!» Долго его дразнили этой палкой.

Понятие о немецкой дисциплине старались привить русскому челове­ку во времена Николая I. Как-то мой дед на непослушание своего сына Николая сказал ему тоном убежде­ния: «Ты помни, что я, прежде всего, генерал, а потом тебе отец; а ты – ка­дет, потом мой сын!» Довод какого-то генерала: «Я умнее его по Высочай­шему повелению» – долго переда­вался из уст в уста.

Да, русский человек стремится к идеалу. Ничто не противоре­чит так русскому духу, как француз­ская поговорка «лучшее враг хоро­шего». Мы неправильно стремимся к идеалу. Неумно, глупо, делая тысячи ошибок, но мы ищем лучшее и луч­шее.

Хорошо это или дурно? И хорошо, и дурно.

Я ехал как-то с Н.Т. Беляевым, преподавателем Артиллерийской академии, и мы разговорились о по­становке преподавания в Артилле­рийской академии и в Политехниче­ском институте.

Офицеры-артиллеристы полу­чают жалование, но обязаны во всё время пребывания в Академии удов­летворительно сдавать репетицию за репетицией. Это – школьники, идущие в шорах под угрозой отчис­ления в батарею. Результат: все 100 процентов оканчивают обучение в срок; предметы усваиваются в боль­шом объёме, но не глубоко.

У нас в Политехническом институ­те – полная, развращающая слабые характеры свобода. Предметная си­стема, т.е. призыв к добросовест­ному изучению предмета, полная свобода углубляться в интересую­щий студента предмет, до научных изысканий включительно. В общем, воспитание воли, умения заставить себя работать и найти наслаждение в работе. Результат: курс затягивает­ся до семи и более лет; заканчива­ют едва 20 процентов поступающих. Слабовольные студенты курса не кончают, набравшись энергии и ха­рактера за потерянные годы.

Конечный результат: окончившие Политехнический институт выходят инженерами, во-первых, с харак­тером, во-вторых, умеющими са­мостоятельно работать, в-третьих, знающие предмет глубоко, то есть воспитываются настоящие будущие руководители заводов. Из офице­ров-артиллеристов выходят хоро­шие чиновники – и только.

Спорили мы с Беляевым, спори­ли, каждый остался при своём мне­нии. Немецкая школа натаскивает инженеров. Заканчивающий инже­нер знает «Хютте» (заводское дело (нем.) и умеет им пользоваться – вот и весь его багаж. Это ни в коей мере не учёный философ-химик, механик, или математик. На помощь немцам приходит порядочность уклада не­мецкой жизни.

Лучше поставлена французская школа. Все французы хорошо знают математику, но не увлекаются теоре­тическим знанием.

Русские – идеалисты, увлекаются общим развитием, теорией знания, готовят в вузах профессоров, учё­ных, хозяев крупных дел, больших инженеров, создавая по пути массу неудачников. Заканчивают высшее образование единицы.

Не следует ли нам пойти по пути Артиллерийской академии и нем­цев? Как русский, как идеалист я го­ворю: нет и нет! Будем готовить ари­стократов мысли. Прочь мещанскую немецкую науку, долой порядки Ар­тиллерийской академии! Русская си­стема стоит дорого людьми и деньга­ми. Пусть – мы для этого достаточно сильны и богаты.

Расскажу две истории о студен­тах-идеалистах. Студент Алексан­дровский прочёл у Родтенбахера афоризм: «We ein Krahm bauen kann – alles bauen kann» («Кто может по­строить кран – может построить всё» (нем.) и задумал посему изучить всё, что написано о кранах, и создать ру­ководство проектирования кранов. Запустил занятия, работал три года, за свой счёт литографировал гро­мадный том в сто листов, в 20 экзем­плярах, и не кончил курса. Конечно, это психоз, но характерный психоз.

Студент Петкин решил сделать дипломный проект, каких не бывало. Сделал прекрасный проект, но нака­нуне его защиты – его сжёг. Три года не мог он приняться за другой и пе­ребивался уроками. Мои уговоры как декана выступить на защиту одной третьей части проекта, сохранив­шейся у профессора Верещагина, не действовали на него. Мы собра­лись, трое профессоров: Верещагин, Павлов и я, составили акт в его при­сутствии о защите им проекта и да­ровали ему звание инженера. Был сделан подлог, чтобы спасти челове­ка. Он служил и хорошо служил на­чальником технического бюро в Ли­пецке.

Это – две жертвы нашей русской системы воспитания инженеров в Санкт-Петербургском политехниче­ском институте!

Во время революции мы реши­ли всему народу дать образо­вание. Университеты и политехни­ческие институты были открыты во всех городах России, даже на заво­дах. Великий Устюг тоже открыл у себя университет!

А женское равноправие и образо­вание! Ломая все уклады жизни, мы идём вперёд мира.

А новое воспитание детей, созда­ющее хулиганов и беспризорников!

А новая семья с её разводами, алиментами, ужасами и преступле­ниями! Погоня за идеалами – глупая, необдуманная и часто преступная. Но мы гонимся за химерой общего счастья.

Успехи большевиков также нахо­дят своё объяснение в идеализме русского народа. Берега кисельные, реки медовые, общее благо! Долой эксплуататоров! Общее равенство и блаженство!

Всем нациям свойственен идеа­лизм, но русским его отпущено в из­бытке. В этом его несчастье и сча­стье в то же время.

В чём несчастье? Гончаров в «Обрыве» нарисовал нам два типа девушек: Марфинька и Вера. Вера прошла тяжёлый путь испытаний, пока не встала на путь серьёзной женщины, а нас бесконечно влечёт к Марфиньке. Евангелические Марфа и Мария: жизнь строится с Марфой, а нас влечёт к Марии.

Как хорошо за границей! Какой порядок у немцев! А нас тянет в хаос и беспорядок России. Почему?

Тянет в Россию не только русских, но и иностранцев, которые легко ми­рятся с потерей своей культурной родины. Погоня за идеалом – значит, пренебрежение выгодами и нужда­ми момента. Значит – бедность, бес­порядочность, потеря синицы в меч­тах о журавле. Отсюда отсутствие денег в стране, небрежное отноше­ние к обязанностям, общее пониже­ние культуры повседневной жизни. Медленность темпа культурных про­движений, отсталость и передача в руки других наций промышленности и торговли.

Мы со всем этим миримся, ибо мы идеалисты. Идеализм так при­влекателен, что инородцы легко ру­сеют. Дети немцев и французов гово­рят охотнее по-русски, их родители не возвращаются в Европу.

Идеализм русских не бесплоден. Мы создали первоклассную лите­ратуру; не многие народы могут по­хвастаться таковой. Мы создали первоклассную живопись. Русская музыка идёт впереди мира. Художе­ственный театр превпревзошёл Comedie Fransaise в Париже.

Русская наука… Пока мы не мо­жем ею хвастать, но дело только в начале, мы ещё себя покажем.

Наш идеализм, неудовлетворён­ность обыденностью свидетельству­ют о нашей молодости как нации. Практичность, расчётливость, эго­изм, сухость, аккуратность, погоня за деньгами, удобствами, комфортом, спокойствием – все эти добродетели, которых нам не хватает, – суть свой­ства души стариков.

Порывистость, увлечение и разо­чарование, огромная напряжённость работы и смена увлечения апатией и ленью, не такова ли молодость?

Мы привыкли к нашей неустроен­ной жизни, и Бисмарк был прав, ког­да говорил, что весь русский народ – в слове «ничего». Мы легко мирим­ся с недостатками и лишениями жиз­ни, имея всегда впереди мечту, цель, подвиг. Нет подвига, нет цели – и русский человек опускается. На сце­ну являются карты, водка, лодырни­чество.

Лёгкость, с какою русский чело­век опускается, у многих вселяет мысль, что русский народ сгнил, не достигши зрелости. Герои Чехова как будто это подтверждают. Но это сугубо неверно.

В развитии русского народа про­изошла ошибка, расслоение народа на два класса. Высший класс, вос­питанный иностранцами-гувернё­рами, и масса крепостного народа, освобождение коего запоздало на сто лет. Отсюда наша народниче­ская либеральная литература, иде­ализировавшая бедного мужичка и заклеймившая весь торгово-про­мышленный класс, как Колупаевых и Разуваевых. Таким образом из на­ции была выбита основа здоровой деятельности, заклеймённой пре­зрением «общества». За примерами ходить недалеко.

Я встретился через три года по окончании курса Горного ин­ститута со своим товарищем по ин­ституту, очень неглупым человеком – Варенцевым. На его вопрос, что я делаю, я сказал, что служу в Нижне­салдинском рельсовом заводе Де­мидова.

«И охота Вам служить приказчи­ком Демидова, пятаки у рабочих вы­считывать!» Я был искренне пора­жён и спрашиваю: «Что же делаете вы?» – «Я служу русскому народу!»

Он состоял чиновником особых поручений при каком-то высоком уч­реждении Министерства финансов.

Мой родной брат никогда не мог примириться с тем, что я считаю ра­боту в промышленности более нуж­ной и важной, чем чиновничество. И до сих пор русские люди не могут себе представить, что заводская ра­бота полна поэзии, увлечения, иде­алов. Фабрика им представляется прессом для выжимания пота из ра­бочих. На этом основана вся теория классовой борьбы. Теория вздорная во всей своей сущности, ибо никакой такой борьбы быть не должно.

Фабрикант в современной фабрике совсем не заинтересован в ущем­лении рабочих, в понижении им пла­ты. Идеал современного заводчика – минимум людей высокой оплаты за высокую квалификацию. Механиза­ция производства избавляет нас от заботы о дешёвой мускульной силе. Большевизм – вера отсталых от тех­ники людей.

При современной технической постановке, промышленность явля­ется объектом глубоких теоретиче­ских и творческих знаний. В такой промышленности русский идеализм, мечтательность найдут своё ме­сто, и герои Чехова сами собой ум­рут. При проектировании заводских устройств мы особенно ценим лю­дей с хорошо развитым воображе­нием. Вот почему я не считаю наш идеализм препятствием к занятию русскими почётного места среди на­родов мира. Это подтверждают наши эми­гранты. Первым строителем мостов в США состоит профессор Киевско­го политехнического института во­енный инженер Моисеев; инженер Сикорский – строитель аэропланов большой мощности в США; Бахме­тьев – директор Панамского канала…

На смену блестящего периода расцвета поэзии, художества, музы­ки в России начнётся эра научных открытий, эра промышленных дости­жений. Нация выздоровеет от того психического заболевания «чехов­щиной», которое разрешилось ре­волюцией. Вместе с нею воскреснет русская энергия и дух инициативы, заглохшие в 19 веке.

В этом отношении власть боль­шевиков будет иметь решающее значение. Подавляя частную иници­ативу в крестьянах (борьба с кулаче­ством), торговле и промышленности (борьба с частниками), большевики подчёркивают в народе ценность этой инициативы, почётность быть таким инициатором, уважение к лю­дям, способным быть инициатора­ми, и после смены их власти Россия переживёт эру подъёма инициати­вы. Ибо по природе народ, дошед­ший от Москвы до мыса Дежнёва и до Сан-Франциско, нельзя упрек­нуть в оотсутствии смелости и иници­ативы.

Крепостное право, французское образование, бесконечные войны 19 века временно понизили в русских дух инициативы, но рассвет не за го­рами. И тогда нам не страшен запад, не страшны иностранцы и их стрем­ление сделать из русских цветную нацию, а из России – свою колонию. Мы найдём своё место под солнцем. Мы найдём в себе достаточно силы и энергии, чтобы проводить свои идеальные порывы в жизнь, не по­грязая в её мелочах, оставаясь тем же сердечным народом, каковым мы были в тяжёлое время пережитого нами упадка.

Служа в заводах, будучи про­фессором, заведующим ме­таллургическим бюро, я всегда пре­успевал. Доброхотов называет меня талантливейшим эксплуататором. По внешности – я всегда почти ни­чего не делающий лентяй. Мой брат Дмитрий, когда гостил у меня в Сал­де, через две-три недели говорил мне: «Ты работаешь как вол, я этого не вижу!»

Через три месяца, уезжая от меня, он сказал: «Я понял тебя: ты всегда думаешь о своём заводе; ты дума­ешь только о заводе, у тебя нет дру­гой жизни, кроме твоего завода; вот такова твоя работа».

И он был прав. Ньютон сказал: «Гений есть терпение мысли»… Я обладаю этим терпением думать о каком-либо предмете непрерывно и глубоко. Но этого мало, я только мыслитель, вернее, мечтатель. Я не люблю читать, то есть коллекцио­нировать чужие мысли. Для этого у меня в голове не хватает места.

Каждая новая мысль приводит в движение мою мыслительную ма­шину, пока эта мысль не сделается моей. Пока я не выжму из неё всех полезных для меня следствий.

«Голова – не складочное место, – говорил Н.А. Иосса. Это особенно приложимо ко мне. Мой запас фак­тов, цифр – ничтожен. Как идеалист я подхожу к каждому предмету с иде­альной стороны, и в этом сила моих доводов. При споре двух сторон, сто­рона, берущая более высокий иде­ал, тем труднее оспаривается, чем выше её идеал. С моей стороны, это не тактика, не метод спора, этой мой характер, метод мыслить. Мой иде­ализм заражает окружающих, будь ли это мои помощники, студенты или рабочие.

Я совершенно не делаю различия, с кем я говорю. Я стараюсь своего со­беседника поставить на свою точку зрения, заразить своим энтузиазмом, и вот мой помощник готов. Он начи­нает работать; его малейший успех – мой успех, я радуюсь его радости, горюю его горестью и хвалю его, как хвалю себя. И человек лезет из кожи, чтобы достигнуть результата.

Люди, отдающие сухие приказа­ния, не могут иметь успеха в России. Для этого русский народ недоста­точно дисциплинирован. Объясни русскому рабочему цель, к которой ты стремишься, и в русском работ­нике ты найдёшь помощника-энту­зиаста. Вот так я работал в Салдах. Мои служащие, мастера всегда зна­ли, что я думаю, что делаю, к чему стремлюсь, чем огорчаюсь и что меня радует.

Очень часто они спорили со мной, не соглашались, я никогда не гну­шался с ними спорить, их убеждать, разрешал им делать по-своему и объяснял им невыгоды их метода ра­боты. Вот секрет моей громадной по­пулярности в заводах. Я возвышал мастера до себя. Я присоединял его к своим успехам. И вместе с тем он видел во мне только идеалиста, не извлекающего никакой личной поль­зы из своей и его работы.

Между мной и моими помощ­никами, без различия, были ли это профессора, инженеры, студенты, служащие или рабочие, устанавли­вались связи сотрудничества на об­щую пользу. Я никогда не ревновал своих помощников и отдавал им должное.

Такое общение с самыми низа­ми общественной лестницы открыло мне тайны русской души. В русском рабочем я встретил того же идеали­ста, того же энтузиаста, того же бес­сребреника, каков я сам, и полюбил его всем сердцем.

Когда меня встречали со слезами радости на глазах мои бывшие со­трудники, я знал, что это говорила не лесть, а говорило сердце. Те пу­дики муки, которые мне дарили, шли из глубин сердца моих бывших под­чинённых. Вот почему мне радостно было их принимать. Они говорили о золотом сердце русского народа.

Золото, золото – сердце народ­ное!

Я умру с верой в русский народ, который я знаю, знаю не на словах, а на деле.

***

Мне вспоминается горничная Поленовых Матрёша. Кра­савица-хохлушка 17-ти лет. Управи­тель Верхнесалдинского завода Н.И. Алексеев взял её горничной, оболь­стил и сделал ей ребёнка. Матрёша утопала в роскоши, но в один пре­красный день она завязала свои вещи в узел и ушла в горничные к Поленовым. Почему – не знаю, но Н.И. Алексеев был ею вычеркнут из списка живых, хотя они, конечно, встречались у Поленовых.

В ухаживателях, женихах у Ма­трёши отбоя не было. Красавица, умница, весёлая хохотунья, бойкая, ловкая, мастерица на все руки, пре­красная швея, стряпуха, идеальная горничная, она привлекала взоры всех и каждого. Но вела она себя безукоризненно. На все ухаживания отвечала смехом да и только.

Стукнуло ей тридцать лет, и вдруг с Матрёшей что-то сделалось. Ма­трёша ушла в лес к какому-то старцу и неожиданно вышла замуж за само­го замухрышку, писарька Шалаева. Он оказался человеком импотент­ным и начал пить. На Матрёшу сва­лился глупый, пьяный, жалкий, импо­тентный муж, который начал её бить под пьяную руку.

Матрёша отправилась по святым местам, поехала в Иерусалим, пу­стилась в религиозность, но мужа не бросает.

– За мной грех послал мне Бог та­кое наказание, – говорит она и пла­чет. И плачет, и смеётся – Жалок он мне! Авось когда-нибудь умрёт!

– Брось его, Матрёша! – говорили мы не раз ей.

– Жалко. Без меня он как малое дитя. Нет уж, такова моя доля!

Подумайте о Матрёше, и на ва­шей душе станет спокойно и радост­но, и вы не станете бояться за народ, дочерью которого она родилась.

Источник: «Городской вестник плюс» №1 /7 января 2016 года. С. 8-11/

ЧИТАТЬ ЕЩЕ